Неточные совпадения
— А Пуцилло-Маляхинский?.. Поверьте, что я не умру, пока не
сломлю его. Я систематически доконаю его, я буду следить по его пятам, как тень… Когда эта компания распадется, тогда, пожалуй, я не отвечаю за себя: мне будет нечего больше делать, как только протянуть ноги. Я это замечал: больной
человек, измученный, кажется, места в нем живого нет, а все скрипит да еще работает за десятерых, воз везет. А как отняли у него дело — и свалился, как сгнивший столб.
— Правда это, батюшка Дмитрий Федорович, это вы правы, что не надо
человека давить, тоже и мучить, равно как и всякую тварь, потому всякая тварь — она тварь созданная, вот хоть бы лошадь, потому другой
ломит зря, хоша бы и наш ямщик… И удержу ему нет, так он и прет, прямо тебе так и прет.
Встарь бывала, как теперь в Турции, патриархальная, династическая любовь между помещиками и дворовыми. Нынче нет больше на Руси усердных слуг, преданных роду и племени своих господ. И это понятно. Помещик не верит в свою власть, не думает, что он будет отвечать за своих
людей на Страшном судилище Христовом, а пользуется ею из выгоды. Слуга не верит в свою подчиненность и выносит насилие не как кару божию, не как искус, — а просто оттого, что он беззащитен; сила солому
ломит.
И для кого этот гордый старик, так искренно презиравший
людей, так хорошо знавший их, представлял свою роль бесстрастного судьи? — для женщины, которой волю он
сломил, несмотря на то что она иногда ему противуречила, для больного, постоянно лежавшего под ножом оператора, для мальчика, из резвости которого он развил непокорность, для дюжины лакеев, которых он не считал
людьми!
Молодые
люди оставались в саду. Студент, подостлав под себя свитку и
заломив смушковую шапку, разлегся на траве с несколько тенденциозною непринужденностью. Его старший брат сидел на завалинке рядом с Эвелиной. Кадет в аккуратно застегнутом мундире помещался с ним рядом, а несколько в стороне, опершись на подоконник, сидел, опустив голову, слепой; он обдумывал только что смолкшие и глубоко взволновавшие его споры.
— Вот дураки-то!.. Дарь, мотри, вон какой крендель выкидывает Затыкин; я его знаю, у него в Щепном рынке лавка. Х-ха, конечно, балчуговского золота захотелось отведать… Мотри, Мыльников к нему подходит! Ах, пес, ах, антихрист!.. Охо-хо-хо! То-то дураки эти самые городские… Мыльников-то, Мыльников по первому слову четвертной билет
заломил, по роже вижу. Всякую совесть потерял
человек…
Старички
заломили по рублю на
человека, — цена неслыханная, чудовищная.
— А вот этот господин, — продолжал Салов, показывая на проходящего молодого
человека в перчатках и во фраке, но не совсем складного станом, — он вон и выбрит, и подчищен, а такой же скотина, как и батька; это вот он из Замоскворечья сюда в собрание приехал и танцует, пожалуй, а как перевалился за Москву-реку, опять все свое пошло в погребок, — давай ему мадеры, чтобы зубы
ломило, — и если тут в погребе сидит поп или дьякон: — «Ну, ты, говорит, батюшка, прочти Апостола, как Мочалов, одним голосам!»
— Большой силы
человек!.. Смелый… прямо говорит — я! Бьют его, а он свое
ломит…
— Вот то-то молодые
люди! все ничего, все до поры до времени, а там и спохватятся, как время уйдет! Что ж вам,
ломит, что ли, ноет или режет?
Там, среди серых испарений осени, словно черные точки, проворно мелькали
люди, которых не успела
сломить летняя страда.
Повторяю, были и между ними
люди сильные, характеры, привыкшие всю жизнь свою
ломить и повелевать, закаленные, бесстрашные.
— А то, любезный, что другой у тебя не останется, как эту
сломят. Ну, пристало ли земскому ярыжке говорить такие речи о князе Пожарском? Я
человек смирный, а у другого бы ты первым словом подавился! Я сам видел, как князя Пожарского замертво вынесли из Москвы. Нет, брат, он не побежит первый, хотя бы повстречался с самим сатаною, на которого, сказать мимоходом, ты с рожи-то очень похож.
Фома видел среди толпы знакомые ему лица: вот отец
ломит куда-то, могуче расталкивая и опрокидывая всех на пути своем, прет на все грудью и громогласно хохочет… и исчезает, проваливаясь под ноги
людей.
— Есть чем хвалиться! Ты раскуси: был он простой рабочий человечишко, а теперь перед ним квартальный шапку
ломит! Он вон грамоты вовсе не знает — кроме счета — а держит дело на сорок
человек — все в уме!
Заломив высокую свою шапку в три деньги, запрокинув голову, выделывал он с самою серьезною миною свои па, между тем как господские
люди разносили обступившим его подносы с штофами пенника и ломтиками хлеба; ребятишки и девчонки бегали кругом балкона и с визгом кидались наземь каждый раз, как барин или барыня бросали в них пригоршню жемков и орехов.
— Нутра настоящего нет…
человек не натуральный. Работать примется, то и гляди, лошадь испортит. Дюжой, дьявол!
Ломит, как медведь. Потом бросит, умается… Ра-бот-ник!
Михайло Иваныч. Ничего-с!.. мы ее сломали! Такая уж у Михаила Иваныча рука: на что ляжет, то и
ломит — железо не всякое терпит… (Садясь.)Чем вы занимаетесь?.. Вероятно, цидулки к дамам писали: этим, знаете, обыкновенно молодые
люди занимаются в уединении.
А между тем, пока этот младенец
ломит вперед, «высоко держа знамя», как говорится в газетах, всякий
человек с капелькой души или просто лично не заинтересованный старается мимоходом столкнуть с его пути один, другой камешек, чтобы младенец не ушибся.
Бьют их нещадно, стращают всеми страхами, держат в строжайших карцерах по месяцу и более, сажают в сумасшедшие дома, в тюрьмы и, не
сломив, засылают
людей куда-то на край земли, если не убьют.
Аграфена Платоновна. Видали вы, что мужики-то значат? Так вот посмотрите. Насильно хотят малого женить. Самое низкое обыкновение! Нешто
человек может любить против желания? Какие на это права? Какие законы? Живут неопрятно, ну ничего и не понимают.
Ломят по-своему, что на ум взбрело спросонков… А я было его, барышня, признаться, для вас прочила.
— Да что же не знаться-то?.. Что ты за тысячник такой?.. Ишь гордыня какая налезла, — говорила Фекла. — Чем Карп Алексеич не
человек? И денег вволю, и начальство его знает. Глянь-ка на него,
человек молодой, мирским захребетником был, а теперь перед ним всяк шапку
ломит.
«Надо быть, не русский, — подумал Алексей. — Вот, подумаешь, совсем чужой
человек к нам заехал, а матушка русска земля до усов его кормит… А кровному своему ни места, ни дела!.. Ишь, каково спесиво на
людей он посматривает… Ишь, как перед нехристем народ шапки-то
ломит!.. Эх ты, Русь православная! Заморянину — родная мать, своим детушкам — злая мачеха!..»
Сила
ломит и соломушку —
Поклонись пониже ей,
Чтобы старшие Еремушку
В
люди вывели скорей.
Братнина нищета и голод детей
сломили в Чубалове самообольщенье духовной гордостью. Проклял он это исчадие ада, из ненавистника
людей, из отреченника от мира преобразился в существо разумное — стал
человеком… Много вышло из того доброго для других, а всего больше для самого Герасима Силыча.
Сломить и укротить дух таких
людей было нелегко. Встретясь в схватке и с богом, они не бледнели и не отступали...
— Плохо, брат! Намедни весь день провалялся… Грудь
ломит, озноб, жар… Жена говорит: прими хинины и не раздражайся… А как тут не раздражаться? С утра приказал почистить снег у крыльца, и хоть бы тебе кто! Ни одна шельма ни с места… Не могу же я сам чистить! Я
человек болезненный, слабый… Во мне скрытый геморрой ходит.
Заранее ли предвкушал он всю сладость жестокого отмщения, придуманного им для врага своего, князя Василия Прозоровского, радовался ли гибели Якова Потапова, этого ничтожного сравнительно с ним по положению
человека, но почему-то казавшегося ему опаснейшим врагом, которого он не в силах был
сломить имевшеюся в руках его властию, чему лучшим доказательством служит то, что он, совместно с достойным своим помощником, Хлопом, подвел его под самоубийство, довел его до решимости казнить себя самому, хотя хвастливо, как мы видели, сказал своему наперснику об умершем: «Разве не достало бы на его шею другой петли, не нашлось бы и на его долю палача», но внутри себя таил невольно какое-то странное, несомненное убеждение, что «другой петли» для этого
человека именно не достало бы и «палача не нашлось бы», — или, быть может, Григорий Лукьянович погрузился в сластолюбивые мечты о красавице княжне Евпраксии Васильевне, которую он теперь считал в своей власти, — не будем строить догадок и предупреждать событий.
Вдруг во весь опор примчались польские уланы из отряда генерала Беляка, стоявшего с двумя полками поблизости Столович. Уланы окружили слабый отряд Суворова, и битва возобновилась с прежним ожесточением. Но при всех усилиях, при отчаянной храбрости неприятеля не было возможности
сломить суворовского фронта.
Люди его — каменные!